14 апреля исполняется 79 лет со дня освобождения Судака от немецко-фашистских захватчиков. Написано много документальных, публицистических и художественных материалов, посвященных незабываемой весне, рассказов о тех, кто принес долгожданный мир в наш приморский городок, кто приближал этот день, сражаясь в рядах партизан, и вел борьбу в подполье. Живых свидетелей того времени остались единицы. Сегодня мы решили достать из архива редакции материал нашего журналиста Ольги Дмитриевны Онищенко, собравшей воспоминания судакчан, которые тогда были еще детьми. Рассказ от первого лица и без прикрас, каким он был, день 14 апреля 1944-го…
Наталья Степановна ПОЛУБОТЬКО:
-…апрель 1944 года, наступление советских войск, освобождение Крыма. А нас, две семьи (двое женщин и пятеро детей), немцы заколотили в доме и заложили взрывчатку, чтобы взорвать вместе с винзаводом. Завод был разорен, вино лилось по двору, по дороге рекой! И тут моя сестричка, которая стояла у окна, начала повторять: «Звёздочка, звёздочка…» Оказывается, она увидела сквозь щели людей со звёздочками на шапках. Мама и вторая женщина начали кричать, звать на помощь, и нас освободили, а дом разминировали. Это было очень страшно.
Нам повезло, наш папа в августе 1945 года вернулся домой, всю войну пройдя сапёром.
Екатерина Петровна МЯЛОВА:
-В марте 42 года, уже после советского десанта, немцы во второй раз выгнали нас с квартиры (раньше мы жили на берегу). Стоим под дождём с узелками: бабушка, мама, я и брат. Идёт мимо румынский офицер, увидел, что бабушка плачет, пожалел не так нас, детей, как старуху, и приказал своему денщику поселить нас в здании, где была милиция после. У нас ничего не было своего, никакой постели, но соседи были добрые, собрали, кто что мог, и мы там спали на полу. Потом этого офицера расстреляли, он был румынский коммунист.
А перед освобождением Судака и это наше жильё немцы заняли (нас дядя Володя Селезнёв забрал, прятал в подвале в соседнем дворе), а маму и меня заставили идти для них за водой. До освобождения мы ходили к колодцу, где баня, по левой стороне улицы (нынешняя Коммунальная – ред.). И кто-то из татар – среди них были очень хорошие люди – увидел, что нам тяжело вытаскивать вёдра из колодца, сделал ручку и ведро привязал верёвками, поставил. И вот мы пришли к колодцу, я с чайниками (мама не давала мне вёдра, потому что возраст у меня ещё был такой, что тяжело). Набирает мама воду, слышу, говорит кто-то: «Гражданка!» Я голову туда, а мне: «Девочка, не поворачивайся!» А там канава была, карагач рос (деревья такие высокие, ветки их резали барашкам) и шиповник, заросли. И в этом карагаче и кустарнике с той стороны нам: «Не оглядывайтесь, слушайте…» А я опять – посмотреть. Он: «Девочка, не верти головой, стой смирно!» И спрашивает у мамы, сколько танков в горсаду, сколько пушек. Мама примерно знала, сколько, она когда ходила по улице, приметила. Он говорит: «Куда дулом смотрят?» — «А дулом смотрят на море». Мама всё сказала, и нам велели: «Идите потихоньку, не оглядывайтесь, мы скоро будем».
Пришли мы, принесли эту воду, а немец выскочил, схватил маму: «Шнель, шнель!» — что так долго, значит. Ещё один вышел, говорил по-русски плохо, но спросил чайник или кастрюлю «вода греть». Мама потом говорила: «Я смотрю, а по ним вот такие белые вши ползают». Мама оставила им воду, а сама убежала туда, где мы прятались. Немец выскочил, видно, хотел её заставить стирать, но она вовремя догадалась.
А через два дня пришли наши! Мы радовались, и «ура!» кричали, и танцевали, и прыгали – что мы только ни делали! Эти разведчики (я где-то и фамилию записала, но память подводит), которые маму расспрашивали, потом к нам пришли. Оказывается, они следом ехали за нами, переодетые в румынскую форму. А мама заметила, но вида не подала. И вот разведчик этот когда снял накидку — а у него на груди две Звезды Героя Советского Союза.
Елизавета Георгиевна ШЕВЧЕНКО:
-Летом 43-го года я осталась одна с тётей Лизой. Мама умерла ещё в 42-м, молодой. Отец, Георгий Иванович, работал когда-то вместе с тётей Лизой, которая жила от нас через домик. В июле 43-го они сошлись, но прожили вместе только двадцать дней. В одну ночь забрали 16 судакчан, может, какая связь у них была с партизанами: Козенцева, Симагина, Литвинова, двоих крымских татар – 16 человек… И никто из них не вернулся, ни один. Что с ними дальше стало, и по сей день неизвестно. Папу когда забирали, он попросил, чтобы тётя Лиза меня не бросала. Так мы и жили в нашем доме.
После десанта, когда стрельба была сильная, прямо через дом летели снаряды, и у нас в саду соседи, Вова и Андрей (он после освобождения был призван в армию, погиб на Одере) Тешаковы вырыли такие пещерки, где все прятались от обстрелов. Тогда здесь четыре дома только стояло. Пещерки эти так были устроены, камни пластами лежали, что если с моря стреляют, туда не попадёт, сухо там было, мы туда старое барахло понатаскали.
И вот как начали стрелять перед наступлением, мы там, все соседи, прятались. 13 апреля, часов, наверное, в десять, пришли мы с тётей Лизой домой, приготовить что-то покушать себе. Дверь была открыта – тепло, как сейчас. И заходит сюда немец – мне 93 года, но я его никогда не забуду. Невысокого роста, с худым осунувшимся лицом, злой, и вот эти нашивки на рукаве – череп и кости. Зашёл и так посмотрел – мы опешили. Там у нас рукомойник был, и тётя Лиза как мыла руки, так и застыла. Он посмотрел и говорит (половину понятно, половину нет): «Сколько тут?» Человек, значит. Я молчу. Тётя отвечает: «Два». Он говорит: «Ночь – никуда!» (не выходить). И ушёл. Вышел во двор, там у нас стол стоял (ворот ни у кого не было, тогда люди другие были), и он нарисовал на нём крест. И во всех домах по соседству тоже – зашёл: где люди и сколько человек. И если бы не началось ночью наступление Красной армии, частей, которые шли с Меганома сюда, то нас бы перерезали так, как это было в Старом Крыму. Там полторы улицы, больше 400 человек убили немцы – стреляли, резали, детей о стенку били.
Когда немец ушёл, мы перепугались, думаем, уходить нельзя, закрылись и сидим. Когда слышим – кто-то вокруг дома, какой-то разговор. А у нас во дворе старая ванна была, отец ещё привёз, и тётя Лиза говорит: «Ты посмотри, в такое время – и кто-то тянет эту ванну…» И ещё у нас такой ящик стоял как шкаф, слышим, и его кто-то тянет, поворачивает. Мы притихли и не дышим.
Рано утречком бьют по нашему дому – всё в эту сторону. Кинут эти (ракеты), что освещают – и снова по нашему дому. Ну, мы тихонечко-тихонечко – доползли до пещер, забрались и говорим: вот так и так. Притихли, уже каждый знает про эти кресты. Слышим: кто-то идёт к нам. Подошли и говорят: «Тихенько, мы свои…» Смотрим, в немецком каком-то полынном обмундировании. «Мы, — говорят, — удрали». Вот они под той ванной и сидели, когда сбежали. Это были пленные, которых немцы в школу нагнали, им двоим как-то удалось сбежать, и вот немцы им вслед бьют и бьют. Ну залезайте, раз свои.
К утру, часа в три, немцы уже, видно, отошли, чуть-чуть было как затишье, и начали уже издали, с гор стрелять. Танк наш русский первый в город ворвался, ещё немцы были, подбили его возле первой школы. Обстрел был очень сильный.
Когда слышим: мат-перемат, кто-то кого-то кроет. Ну всё, наши! Судак когда освобождали, в армии были заключенные бывшие, которые Сталину написали прошение, что будут кровью искупать. И вот они дрались действительно не на жизнь, а на смерть. Нам об этом рассказывал офицер, который остановился у нас на несколько дней, когда уже отогнали немца дальше, до деревень – Кутлак (Весёлое), Морское. И вот офицер этот как-то бреется, а они пришли (вино тогда лилось по улице, подвалы открытые, и они понапивались): «Туды твою-растуды, нам негде быть, а ты тут устроился!» Такие были, что и генерала могли послать. А он говорит: «Ребята, тихо, успокойтесь, хозяева здесь столько пережили. Идём, я всё устрою».
Для меня день 14 апреля – это воспоминания о том, что пережито. Маму, бабушку мы похоронили. А папу мы с тётей Лизой всё время ждали.
Раиса Андреевна БУЙНАЯ:
-Самым ярким воспоминанием в моей детской памяти был день освобождения Судака. Это событие я запомнила на всю оставшуюся жизнь. В одночасье послышались отдаленное громыхание, выстрелы и крики за последними домами со стороны нынешнего карьера. Народ стал выходить к вырытым во дворе траншеям, где все прятались во время обстрелов. И вдруг все увидели, как по дороге мимо нашего двора в панике удирают фашисты, кто в чём, даже в нижнем белье без мундиров – на подводах, мотоциклах, машинах. А по пятам их гнали наши войска – пехота и бронетехника. Оккупанты бежали к морю, где их топили под обстрелом. Несколько танков ещё долго после войны чернели в глубоких обочинах по дороге на село Морское (тогда Капсихор). Мы, дети, их не раз видели.
Я запомнила, как на миг домой заскочил отец, обнял родных и меня — и умчался. И только через год мы получили весточку из Болгарии, что он жив, а вернулся отец домой уже спустя время после Победы, в начале 1946 года.
Записала О.Онищенко
(для публикации использованы также материалы публикаций в «Судакских вестях» за 2010 год)
