22 февраля у судакчан есть возможность поздравить не только с наступающим праздником, но и с юбилеем – 80-летием — Юрия Георгиевича Петрова. Человека, которого, без преувеличения, знают все жители города и региона. Отличный специалист, грамотный и внимательный к каждому пациенту высококвалифицированный врач-невропатолог за почти 46 лет медицинской практики спас сотни и сотни жизней, поставил на ноги тысячи страдающих тяжкими недугами пациентов. Причём 40 лет – это работа в судакской больнице. Неудивительно, что и по сей день о докторе Петрове вспоминают и говорят с благодарностью — и сожалением о том, что теперь таких врачей очень мало.
Накануне юбилея мы встретились с Юрием Георгиевичем и поговорили о профессии, о жизни и судьбе.
—Юрий Георгиевич, такое отношение и признание дорогого стоит. В чём секрет?
-Когда я вижу больного, прежде всего нужен здравый смысл. Как-то коллега (я захожу пообщаться) говорит: как Вас часто народ вспоминает. Я говорю: ну как? Я вот здесь сидел на этом стульчике, приходит больной – я вижу, что его нужно помануалить, т.е. косточки на место поставить – я делаю сразу. Вижу, что у него болит – блокаду делаю. Надо иголочки (Юрий Георгиевич одним из первых в Судаке начал практиковать иглоукалывание – ред.) – иголочки ставлю. Я увлёкся гомеосиниатрией, это прекрасный метод в рефлексотерапии, когда лекарство вводится по биологически активным точкам, выпускались в советское время препараты на основе яда кобры (в Риге) и гадюки (в Казани), буквально влёт людей вылечивал.
Сейчас что меня больше всего удивляет: приходит к врачу больной, он его даже не осматривает. Появилось такое понятие – «золотой стандарт». Если поставил диагноз, должен лечить именно этими препаратами, и никакими другими, никакого творчества, иначе накажут материально. Сейчас дети оканчивают фармацевтические институты, академии – и работают торговцами. А раньше я мог придумать свой рецепт – прекрасные микстуры, и в нашей аптеке на втором этаже их изготавливали. Очень не хватает этого.
—Приверженность медицине откуда, не из семьи? Кто были Ваши родители?
-Отец, Георгий Петрович, из Смоленска родом. Он учился в гимназии, знал пять языков: английский, немецкий, французский, греческий и латынь. Окончил Тимирязевскую академию, ихтиолог – специалист по разведению ценных пород рыб. Мама, Анна Гавриловна Громилова, окончила биофак Казанского университета.
Знаете, как они интересно познакомились? Мама в Саянских горах (до войны она все время по экспедициям) ведёт на поводу лошадь Машку, нагруженную двумя ящиками приборов всяких, по карнизу. Машка оступается — и летит в пропасть. В эту секунду вдруг откуда-то из-за скалы выскакивает мой будущий папа и перерезает повод (запутанный вокруг руки девушки – ред.). Вот такая романтическая история.
Отец две войны прошёл, воевал ещё в финскую. Когда его призвали, сказали: давай, три месяца курсов, и ты офицер. А он ответил: я за спины товарищей прятаться не буду. Закончил войну старшим сержантом, от Сталинграда дошёл до Берлина, вернулся в августе 45-го, мне 7 лет было. Ночь напролёт рассказывал мне про войну. Он под огнём пулемётчиков полз корректировать огонь батареи, по дороге семь немцев убил из личного оружия. В Дрездене взял в плен целый взвод. 6 орденов у него: два Отечественной войны, Красной Звезды, Красного Знамени, медаль «За отвагу», медали за оборону Сталинграда и освобождение других городов.
Мама, когда война началась, троих детей оставила (у нас была нянечка-домработница), а сама ушла на фронт. Через три месяца командир вызвал: «У вас дети? Ну-ка назад!» Потом мы убегали от немцев с Краснодара, под бомбежкой, «мессершмитты» налетали. До сих пор, когда я слышу музыку Мориса Равеля, мне она напоминает тот исход: бескрайняя кубанская степь, толпы людей: кто едет на телеге, кто гонит скотину – овец, коров, тарахтят гусеничные тракторы. Мы впятером: мама, трое деток и нянечка на повозке, обитой фанерой. Но армия наша быстрее отступала, забрали у нас лошадей, дали двух быков – «цоб-цобэ!», они еле плетутся, куда там! А как только налёт – мама хватала меня и сестрёнку Наташу (мне третий годик шёл, она на год и два месяца старше) и бежала в бурьяны прятаться. Один раз она так нас схватила, отбежала – и прямо в нашу телегу бомба! От быков одни хвосты остались. Наташенька сидела у мамы на одном колене, я на другом, и сестрёнку прямо в висок – убивает. Обломками оглобель выкопали ямку, там и похоронили…
Отец работал директором по разведению осетровых в Сальянах – это 150 км ниже Баку, в сторону Ленкорани, ближе к иранской границе. Но мы с сестрёнкой заболели тропической малярией, и доктора сказали: не хотите детей здесь похоронить – уезжайте отсюда. И мы уехали в Херсон.
—А как попали в Крым?
-В Крым приехали уже из Архангельска. Отец там был главным инженером Севрыбвода, мать работала старшим научным сотрудником Северного научно-исследовательского института океанологии и рыбного хозяйства. Старшая сестра Танечка (она живет в Приветном, в этом году ей будет 85) захотела стать виноградарем, поступила в Симферополе в сельхозинститут им.Калинина, и летом 53-го мы все приехали в Крым. Жили в общаге, на квартире. Мама устроилась на кафедру зоологии ассистентом, отец по специальности работы не нашёл, пошёл на кафедру математики зав. кабинетом. Потом нам дали 4,5 сотки земли на Красной Горке, и мы вдвоём с отцом построили дом. Я научился прекрасно штукатурить (даже здешний мастер Иван Тимофеевич потом меня хвалил. Кстати, и паркет я делал сам и в нашей квартире, и у сына, меня Георгий Зиновьевич Каркашадзе научил).
В школе я считал себя сильнейшим математиком, потому что успевал за контрольную решить 3-4 варианта, по физике мне не было равных, но оказалось, что против москвичей – поступал в МИФИ – и прочих я не потянул, не прошёл по конкурсу. Вернулся с экзаменационным листом, мать говорит: чего год терять, иди в техникум. Меня приняли в автодорожный. Честно говоря, это не моё, но я ничего не бросаю, до конца доделать обязан был. Учился, сопромат сдал на 4, математику на 5, остальные науки — четвёрки-пятёрки. По распределению послали меня в Луганск. Со мной ещё двое ребят после армии, ну они уже такие солидные мужики, а я пацан. Одного оставили в тресте, другого поставили сменным механиком, а меня в яму кинули — ремонт, гайки и всё такое. Хоть это дело и не любил, но я три рацпредложения дал дельных. А вообще для меня любая работа в радость. Потом мне дали машину собрать – ГАЗ-51, просто рама, и я один её собрал. Директор автопарка, Борис Александрович Шарокожухов, видит, парень безропотный, работает и всё. И меня поставили старшим механиком – карьеру я сделал блестящую.
—Но судьба всё же привела Вас в медицину. Что подтолкнуло выбрать эту профессию?
-Месяцев через пять забрали меня в армию. Парень я был крепкий, правой рукой мог 48 кг выжать три раза (а это вес человека, девушки в юном возрасте примерно так и весят). Меня должны были взять на флот. Отпросился на десять дней съездить домой. Деньжат осталось немного, а этих мичманов и старшин, которые приезжают за пополнением, не было. Жду неделю, деньги кончились, прихожу к военкому и говорю: забирайте куда угодно, потому что мне кушать нечего. И меня в авиацию, в учебку. Ну, у меня диплом, образованный, я и преподавал в учебке. Служил в светодивизионе, обслуживали аэродром в Полтавской области, под Пирятином. Небольшие машины – МиГ-15, но реактивные. Раз в году мы должны были ходить на стрельбище. А там такой обрывистый берег, речонка маленькая, и пока пять человек стреляют, мы разгонимся и на ногах катаемся по льду. Мороз градусов 20 — и я влетел в прорубь! Простудился, температура 39 с «хвостом», тяжелая пневмония. Пошёл в санчасть, дали таблетку норсульфазола. Мне всё хуже, а казарма деревянная, щитовая, доски, между ними труха, глянешь – снег под луной серебрится. В углу печь-голландка, матрас соломенный, подушка – солома, тоненькое байковое одеяло и сверху бушлатик. Лечения никакого, и у меня началось абсцидирование лёгкого. Направили меня в 408-й военный госпиталь в Киев. Доктор, огромная тётка под два метра, каждое утро появляется в дверном проёме, командует всем поднять рубашки и высунуть язык, мнёт живот, спрашивает, где больно. Видать, специалист была по гастритам и язвам. Я пролежал там 21 день, никто меня не послушал ни разу, снимки, анализы не делали. Выписали – «здоров». Вернулся в часть, место у печки выбрал, но это не помогло. Командир пожалел меня, опять посылают туда же, попадаю к тому же доктору. Лежу две недели, думаю – всё, кранты. На моё счастье – по коридору идёт толпа интернов или ординаторов, впереди невысокая черноволосая женщина. Остановилась, посмотрела (то ли мой доктор попросила её), подошла, начала слушать. Знаете, что такое амфорическое дыхание? Возьмите бутылку, подуйте – такой же звук, лёгкое сгнило, пустота. Тут уж меня перевели в офицерскую палату, и сосед, капитан, у него тоже была подобная болячка, говорит: «Ну что, сынок, я года три протяну, а ты молодой, лет пять проживешь». И я был уже настроен так. Но меня обследовали, собрались «деды» — фронтовые хирурги: «Мы тут посовещались, решили тебе отрезать кусок лёгкого». – «Шансы выжить есть?» — «Не волнуйся, есть». Подготовили, укололи что-то, увезли – очнулся (а наркоз передозировали, чуть не умер), две трубки торчат, создают разрежение, чтобы лёгкое расправилось. Комиссовали меня на третьем году службы, год был ИСА – инвалидом Советской армии второй группы. Ходил квёлый, перекособоченный.
Вот тогда я и решил, что буду поступать в мединститут, буду народ спасать.
—Сложно пришлось?
-Сдаю экзамены – конкурс семь человек на место. Набираю 19 баллов из 20 (сочинение на четвёрку написал). Учёба мне очень понравилась. Анатомию очень полюбил, знаю человека наизусть, в любое место ткни – я скажу, что там, какая мышца, какой сосуд, какой нерв и т.д. Легко всё давалось, учился отлично. Хотел быть хирургом, но после тропической малярии чуть жара – у меня пот градом, как оперировать? Хотя на практике в Акимовке после 4 курса я научился самостоятельно делать богопротивное дело – аборты, апендоэктомию, грыжесечение. Работоспособность была такая – три ночи подряд мог не смыкать глаз, и только энергии прибавлялось.
Летом обычно работал. После первого курса — грузчиком на консервной фабрике, рекорд установил – 62 тонны томатной пасты за смену. Хорошая была школа выживания…
А после четвертого курса поехал работать строителем-подсобником. Мы строили летние кинотеатры на берегу моря – Малоречка, Солнышко, Рыбачье. Там я встретил свою радость — Людмилу Михайловну, с которой мы вместе уже 52 года.
После второго курса она приехала с подругами в Малоречку отдохнуть. И можете себе представить – какое чудо, а может, это судьба: я пришёл на море брюки от раствора (в морской воде разве ж постираешь) отколупать. Сижу, полощу. Сам я кривоногенький, на мне детские трусики за 40 копеек (плавок-то не было) – нищета. Глянул в сторону: две дородных студентки плюхаются в море. А одна такая худенькая, в полосатом купальничке на полосатом полотенечке, около неё стопка журналов, что-то из камушков строит. А у меня, поскольку был неопытный строитель, извёстка разъела руки, страшно смотреть, сплошные язвы. И что-то меня как будто схватило за шиворот и потащило. Я обычно скромный, никогда успехом у девушек не пользовался. А тут подошёл к ней, спросил: что вы строите? Она что-то ответила. Я показал руки и спросил, чем это лечить. Она поглядела с состраданием и говорит: мазью Вишневского. Я спросил: отца или сына (их же двое было)? Понял, что она не из медицинского. Потом раскрыл журнал, я читал много, разговорились, я показал недюжинную эрудицию. Вечером мы встретились, такой восторг…
—Скажите, Юрий Георгиевич, почему в медицине Вы выбрали именно неврологию?
-Потому что это самая сложная врачебная специальность. Но сначала меня послали в Раздольненский район в участковую больничку, в 28 км от неё была центральная районная. 35 коек, 20 мои, терапевтические. Мне приходилось там всё делать, на все руки – и малую хирургию, и всё-всё.
—А что в профессии больше всего радовало?
-Самая большая радость для меня – когда удавалось вытащить человека с того света. У нас же реанимации не было – все эти полуживые люди в коме, в сопоре (глубоко угнетённое сознание – ред.). Привозят человека, анамнеза никакого, что с ним, никто не может сказать: то ли это гипер- или гипогликемическая кома, то ли черепно-мозговая травма, то ли инфаркт, то ли инсульт. Собираются доктора на консилиум (мы в шутку называли конвульсиум) – думают. А мне всегда было интересно поставить диагноз, я вот этим молоточком обстукивал, проверял рефлексы и говорил: да, ребята, это мой больной. И начинал лечить.
Работалось мне интересно. Самую большую радость доставляли те случаи, где удавалось помочь человеку, избавить его от страданий. Я переживал за каждого, оттого и сердце теперь у меня больное.
Я никогда не гнался за деньгами, так же, как и моя жена. Поэтому мы заработали смешную пенсию. Но это ж не главное. У меня квартира кооперативная, я ее честно заработал на морях. А знаете, почему пошёл в море? Потому что с главврачом поругался в Кировском. Ни один начальник меня не любил, у нас же думающих людей не любят.
Вы не были на Таити? На Сейшельских островах? Прекрасное место, государство – 96 маленьких островов, самый большой – остров Маэ, столица – порт Виктория. Живут там креолы, там рай из воды, хребет Маскаринский, заросший джунглями, лагуны. Красота…
-Судовым врачом были?
-Три с половиной года. Это такое незабываемое впечатление… Когда из Клайпеды мы вышли, я понял, что Земля – маленький очень красивый шарик. Когда Гагарин увидел Землю из космоса, он сказал: «Какая она прекрасная!» А я считаю, что Земля – это живое существо, и не надо живое существо обижать. А мы что творим с экологией? Поверьте, я ни разу не бросил даже конфетный фантик на землю. Я иду по улице, поднимаю мусор за другими, потому что оскорбительно и больно это видеть.
-В море ходили на круизном лайнере?
-На научном. Западное побережье – заходили сначала на Канары, в Испанию. Потом Экваториальная Гвинея. А с той стороны – у нас был рейс на научном судне «Профессор Месяцев». Мозамбик, Танзания, Кения, Маврикий, Сейшелы, Мадагаскар. Индийский океан – потрясающий!
—Предполагаю, что у Вас много интересов. Мастер в строительном деле, географию любите. А какие ещё увлечения?
-Охотник я страстный, с семи лет, отец меня к охоте приучил. Бывало, плывём на плоскодонке из Херсона до устья Днепра, там лиман, охота на утку. А в Азербайджане по этим барханам на охоту – на дроф, стрепета, на шакалов, кабанов. В Судаке у нас команда целая охотничья была. Две собачки у меня за это время было, одна осталась, красавица пойнтер, но пришлось отдать — здоровья, сил уже нет.
Раньше я рисовал – стенгазеты, наглядную агитацию (даже пейзажи). Но бросил, не тянет. Читать люблю, читаю много, хотя теперь интернет отвлекает.
—А что для Вас неприемлемо?
-Во-первых, безразличие к судьбе больного. Врач должен сострадать. Должен стараться помочь каждому человеку, как бы он ему не был неприятен.
А больше всего я ненавижу ложь. У Шекспира (английский я не знаю, зато хорошо знаю Шекспира) есть замечательный 66-й сонет:
Зову я смерть, мне видеть невтерпёж,
Достоинство, что просит подаянья,
Над простотой глумящуюся ложь,
Ничтожество в роскошном одеянье.
И совершенству ложный приговор,
И девственность, поруганную грубо,
И неуместной почести позор,
И мощь в плену у немощи беззубой,
И прямоту, что глупостью слывёт,
И глупость в маске мудреца-пророка,
И вдохновения зажатый рот,
И праведность на службе у порока.
Всё мерзостно, что вижу я вокруг,
Но как тебя покинуть мне, мой друг?
-Замечательно. Я знаю, что Вы можете прочитать наизусть все сонеты Шекспира. А теперь ещё один традиционный вопрос: что нужно человеку для счастья?
-Я себя считаю счастливым человеком: у меня была любимая работа. У меня любимая жена и крыша над головой. У меня сыночек замечательный, прекрасные внуки: Наташа, как и бабушка, Людмила Михайловна, которую уважают в Судаке как лучшего преподавателя английского, учительница; Ваня будет инженером-строителем, как папа. Сын Миша окончил Ленинградское высшее военно-строительное училище, мощнейшее (63 доктора технических наук, 340 кандидатов, один член-корр АН). Служил в Севастополе, к 29 годам уже был майором. Семь домов многоэтажных, школу, детсад строил. Но развалился Союз – остался без работы. Сейчас строит коттеджи своей небольшой фирмой, и себе построил красивейший домик (я ему помогал). Сын, как и его дед, оказался талантлив в агрономии – у него с женой Оксаной чудесный сад, лужайка, капельное орошение, 96 кустов роз. Когда они цветут – это рай земной.
—По Вашему мнению, главное в жизни…
-…любовь, доброта, сострадание. Сострадание очень важно. Хотя в современной страховой медицине между пациентом и врачом стоят деньги. А ведь это профессия, которая требует доброго отношения, даже любви к людям, это подвиг своего рода.
-Спасибо Вам за преданность профессии, спасибо за интервью. И от всей нашей редакции, от всех, кто Вас ценит и уважает — с юбилеем! Здоровья Вам, доктор!
О. Онищенко
Фото из семейного архива
