28 октября ушёл из земной жизни Василий Львович Бруни (р.1935). У каждого судакчанина, кто был с ним знаком, сложился свой образ этой яркой и мощной личности… Лучший способ навсегда сохранить в своей душе память о человеке – поделиться друг с другом чувственным повествованием о нём…
Первое слово в этих коллективных воспоминаниях мы хотим предоставить Светлане Голиковой, человеку редкой культуры и интуиции. Она начала записывать свои впечатления о Василии Львовиче ещё при его жизни и щедро делится с нами накопленным богатством.
***
Сегодня, в день рождения Константина Бальмонта, я вспоминала наше с Василием Львовичем знакомство.
В.Л. Бруни-Бальмонт — внук поэта, сын Нины Константиновны Бальмонт и художника Льва Александровича Бруни. Василий Львович живёт зимой в Москве, а на лето приезжает в Судак, где у него есть фамильная дача.
В 2011 году мне посчастливилось познакомиться с этим замечательным человеком, а также с его семьёй — женой Инной Евгеньевной и детьми — Катериной и Петром.
***
Василий Львович — человек необыкновенный. Излучающий доброту, неизменную приязнь и доброе расположение духа, он обаял меня с первой же минуты. Чувствовалась в нём не только принадлежность к русской интеллектуальной аристократии, но и редкое душевное изящество. В его облике была неподдельная значительность человека, ярко и достойно прожившего жизнь.
Василий Львович — геолог, геофизик, страстный путешественник и любитель приключений; прекрасный рассказчик и знаток искусства. И над всеми этими достоинствами царило главное — простота. Причём простота высшей пробы. Это сказывалось в абсолютной естественности, в подкупающей искренности, в том, как он умел внимательно выслушивать собеседника. В великолепном чувстве юмора.
Я жалею, что не записывала за Василием Львовичем его истории, так же, как и поучительные рассказы его супруги, Инны Евгеньевны.
Разрешение на фотографирование было дано запросто, без чинных оговорок. Я тогда же поразилась, насколько живописен Василий Львович. Скульптурные формы головы и туловища, осанка и повадка были на загляденье.
Походил он на Параджанова (кто-то посчитал, что на Джо Кокера).
Увлечённо изучал карту Крыма, мечтая поехать со мной на Целебное озеро. И не на такси каком-нибудь, а — на мопеде!
В Крым В.Л. буквально сбегал из скучной Москвы. Дружил с людьми, засиживался за разговорами, любил выпить хорошего вина.
В.Л. очень жизнелюбив и галантен. Каким, вероятно, в своё время он был Дон Жуаном — победительным и неотразимым! Но вполне уютно чувствовал себя в роли деда — на внучку Серафиму надышаться не мог.
Только потом мне сказали, что Василий Львович неизлечимо болен. Да не одна болезнь… и стадия крайняя…
Стало ясно, что каждый день свой Василий Львович проживает, как последний. И основной смысл существования для него — благодарность жизни за то, что она есть.
Это был страстный, истовый гимн ценности бытия.
Этому надо бы поучиться.
***
…Вчера я позвонила В.Л. и услышала в трубке бодрый голос: Василий Львович снова в Судаке и приглашает меня в гости. Это была большая удача. День у меня как раз свободный, и — не беда, что льёт дождь (та долгожданная влага, о которой я давно молила небо).
Всё как прежде: строящийся новый дом, старый запущенный сад, каменная летняя кухня и — приветливое лицо Инны Евгеньевны. Появляется Василий Львович… слава Богу! Почти не изменился.
В сборе всё семейство, и даже пожилой кот Шекспир (он же Черномырдин).
В ожидании, пока созреет фирменный хозяйкин борщ, ведём дружескую беседу. Никаких разговоров о болячках – лучше о том, что вчера на «Медвежонке» неплохо клевала султанка, и Василий Львович сумел-таки поймать двух рыбок. Кстати, султанка, она же барабулька (она же барвена) – самая вкусная рыба Чёрного моря.
— Ел я в Москве средиземноморскую…не тот вкус, — присовокупляет В.Л., признанный апологет всего крымского.
— Вася сбежал сюда уже в апреле, — со снисходительной усмешкой говорит Инна. – А мы только в мае приехали.
Василий Львович произносит слова, которые, уж простите невольный пафос, побуждают меня просиять :
— Это место – единственное, где я чувствую себя хорошо. Этот Крым, этот Судак…этот дом, эта кухня, это кресло.
Тему я легко подхватываю – мы на одной волне! Как пахнет первый чабрец, и где растёт много шалфея-железницы…о том, что в таврической полыни содержатся природные антибиотики, и что каперсы нужно только солить, но ни в коем случае не добавлять уксус…Каперсы на склоне не просто так сами появились – это Василий Львович целенаправленно разбрасывал созревшие семена! Вся эта кулинарная тематика основательно смакуется – и в этом ощущается не бальмонтовское, а брунианское эпикурейство, неперебиваемый невзгодами вкус к жизненным радостям.
Тут необходимо хотя бы пару слов сказать о художнической династии Бруни. Корни её – итальянские и швейцарские; в роду блистают имена Фёдора Бруни, одного из первых императорских художников-академистов, акварелиста Соколова и самого Карла Брюллова, который породнился со знаменитой фамилией. Лев Бруни (отец В.Л.) — прославленный мэтр искусства советского периода. «В моих жилах течёт не кровь, а акварель», — говаривал Лев Александрович. Художник был привязан к Крыму очень нежно и часто рисовал окрестности Судака. Девятнадцатым (!) представителем династии явился Лаврентий Бруни (род. 1961), сын Василия Львовича от первого брака, преуспевающий модный художник-космополит, ныне живущий в Швейцарии, на родине предков.
Помню ещё перестроечную огоньковскую статью о нашумевшей выставке «Лаврика» Бруни. У него на картинах очень красивые цветы
***
Но Василию Львовичу на закате жизни существование в угаре шумных столиц кажется несносным. Под стать ему и всё семейство. Глядя на тишайшую Катерину, молодую мать, студентку Литературного института, гоняющую на мопеде с двухлетней дочкой, на её юного мужа Андрея, серьёзного врача-педиатра, ревностного христианина, на красавца Петю (сына) и его скромную подругу Настеньку, — приходит на ум мысль, что зубец кардиограммы после скачка вошёл в ритм плавный и безбурный. И что вся безудержность и экстраваганца Константина Дмитрича, Бальмонта, позаимствована им была наперёд у нескольких поколений потомков.
А на столе между тем появляется вино. И «брунёвка» — особый сорт водки, которому В.Л. оказывает предпочтение. («Брунька» по-украински «почка», да будет вам известно. Вот такая игра слов).
То, что скажет сейчас Василий Львович, очень серьёзно.
— За душевное тепло! — так звучит его традиционный второй тост. (Первый – «за здоровье присутствующих», разумеется).
Я хочу ещё раз произнести это внутри себя: за душевное тепло. Вот верный камертон, вот непогрешимый компас. Равнодушно выслушают в этом доме выспренние речи и проигнорируют хитроумный искусствоведческий жаргон.
Одно здесь ценно: чистые, искренние отношения, любовь друг к другу в этой удивительной семье, умение дорожить дружбой и быть благодарным…
***
Всё-таки облик его удивителен… Греки почитали его за грека, азербайджанцы – за азера.
— Как-то раз встретился нам в одну из поездок цыганский табор. Старая Земфира в упор посмотрела на меня: «Цыган?» И хотя я со смехом отнекивался, строго произнесла: «Нехорошо от своих отказываться…» Густой замес, микс самых разнообразных кровей! – что поделаешь…
Вспоминали шуйских и подпарижских Бальмонтов, с коими состоят в дружбе и переписке. О загадочной Мирре и её необычной судьбе. Упомянута была и неизвестная мне Муся (возраст по имени определить непросто; выяснилось, что Муся на 8-м десятке).
— В ней есть то, что отличает Бальмонтов: умение владеть собой, даже когда много выпьешь, — добавляет Василий Львович ещё один штрих.
А ещё – любвеобильность. И жизненная стойкость.
Не удалось мне поиграть на пианино – в комнате с инструментом спала ненаглядная Серафимушка. Ничего, попою и поиграю в следующий раз.
И принесу саженцы розмарина, которые мечтает посадить на участке Василий Львович.
***
Василий Львович Бруни-Бальмонт уехал недавно в Москву. Очень не хотел покидать любимый Судак, но семейные обстоятельства были неумолимы.
На дружеских встречах, в атмосфере застолья В.Л. , превосходный рассказчик, открывался как человек уникальный. Жил по течению своих бурных чувств, не кривя душой, не кланяясь князьям мира сего. Бремя продолжения литературно-художественной династии его не тяготило: он пошёл по другой стезе. Стезе вольного бродяги (его слова), открывающего красоты земли, влюблённого в Дальний Восток, Крайний Север, Туву; щедрого в дружбе, обильного в любви и открытого всем ветрам жизненных перипетий.
В кругу почитателей Василий Львович был откровенен до непривычности. И то сказать — кто из нас в полной мере способен быть откровенным?
На одной из встреч Бруни-Бальмонт меня поразил. Мы с приятельницами пришли проведать его, нашего драгоценного Василия Львовича, 6 октября. Была задумана некая культурная программа: дело было накануне цветаевской годовщины, мы собирались читать стихи Марины Ивановны и вовлечь в этот процесс супругов Бруни-Бальмонт. Получилось иначе: это был многочасовой монолог! – но не актёра. Человека, который, окидывая мысленным взором прожитую жизнь, высказывает заветные думы. И эта исповедальность была для нас, слушателей, поучительна и волнующа.
Поначалу просто вбирала каждое слово, запоминая. Но вскоре стало ясно: это надо записывать, чтобы не кануло в Лету. Чтоб другие прочитали. Вот ключевой фрагмент монолога, который объясняет суть Василия Львовича:
— Я прожил от сердца всю жизнь.
А таких, как я, – нету! Чтобы так: не унизившись, не сгорбившись…Нету!
…Когда мне было 13-14 лет, я лгал. Да как! Слова правды сказать не мог. Однажды подстрелил птичку. Меня стали расспрашивать – тут я такое наплёл! «Сорок бочек арестантов»…И вдруг мне противно стало, меня чуть не вывернуло… я сразу, в одночасье, перестал лгать. Я терпеть не могу лжи! Я примитивно прямой человек.
О родителях.
— Мне было 12 с половиной лет, когда отец скончался. Как ужасно, что я со своим отцом был в каком-то противодействии. Я простить себе не могу один случай. Однажды я наблюдал за отцом и увидел, как он ушибся. Лицо его исказила гримаса. А я …захохотал. Отец повернулся ко мне со страдальческой миной и произнёс: «Что же ты, дурачок, смеёшься? Мне ведь больно». И вот…до сих пор во мне звучит его голос. И вот тут (показывает на сердце) – до сих пор болит.
Помню, как отец однажды пришёл домой удручённый. Настроение было тревожное у всех. Увидал он, что из чемодана что-то торчало, небрежно уложенное. И вдруг сказал: «Я умру – как жить будете?». Тоже часто это вспоминаю…
Я к маме когда прихожу, на кладбище — разговариваю долго. Беседуем…А к папе – только прощенья просить.
У меня созрела мысль: я должен сам сделать дубовые кресты для родителей. Я закупил материал, заготовил шпон…Я крошечную долю вины с себя снял.
-Я много знаю о вашей жизни. Папа, мама…Отец – так вообще, с ума сойти: таким мужиком прожить жизнь! С Мандельштамом в Тенишевском училище вместе были. Он его возил в Малоярославец …Его жена – резкая баба (речь о Надежде Яковлевне): по всем знакомым прошлась… Один человек – мой отец – которого она не задела.
Кто провожал Марину Цветаеву в эмиграцию? Отец… Вот этот дом, эти вещи – всё на деньги от папиных картин. Он мне ОТТУДА помогает. СПАСИБО ВАМ, МОИ МИЛЫЕ… Я вас, правда, очень люблю.
Василий Львович продолжает вспоминать.
До встречи с Бальмонтом бабушка была одной из самых богатых невест России. Прадед, Королёв, был поставщик двора Её Величества. Королёвы породнились с Андреевыми. И помогли тем сделать магазин колониальных товаров – там, где сейчас «Арагви». Хорошая фамилия – Андреев! И имя. Андрей Первозванный! Так же, как Серафим Саровский – звучит! Екатерина Алексеевна… Любимая бабушка. Всегда она мне в жизни светила своим примером. Человек, который никогда в жизни не повысил голос. Она могла вскрикнуть, если неожиданно что-то падало. А так… Тишайшая она была. Я вот всё думаю: ну почему она со мной одним возилась – ведь было нас семь человек детей! Я думаю — оттого, что я понимал ЕГО изнутри. Константина Дмитрича я совершенно чувствую изнутри.
Как это он — взял и разбил бокал о голову гарсона, который предъявил счёт! Я вскипаю душой, как Константин Дмитрич.
Эти всплески эмоций! Они и во мне такие же.
-Я потрясающий лентяй… Все свои таланты и способности я не развил. Я не дал им развиться. Хотя… Как бы живя по течению, лениво, я прожил фантастической красоты жизнь.
Я влюблён в Восточную Сибирь. Горы, тундра, тайга… Первозданные ландшафты. Я видел такие закаты, что немел от счастья. И думал: «Боже, ну почему это мне одному?» Я так хотел, чтобы это видели мои близкие, мои любимые.
Господи, спасибо тебе за всё!
***
Умер Василий Львович Бруни-Бальмонт. Ушёл в мир иной на 80-м году жизни.
Последнее время, после инсульта, перенесённого в сентябре, Василий Львович удвоил интенсивность жизнеощущения. Как будто про себя решил: счёт пошёл на часы.
Со стороны впечатление было, что В.Л. замыслил финальный фейерверк: он подолгу общался в компаниях, где блистал талантом рассказчика и великолепной памятью; вовсю выпивал, гурманствовал, по-молодому приударял за барышнями. Хотел почувствовать Жизни самый сок.
Василий Львович всегда говорил: то время, что мне отпущено, я проживу ярко. В этом и сказалась настоящая человеческая мудрость – мощным факелом вспыхнуть, а не коптить.
Вася уже нёс на себе тяготы разнообразных хворей, но виду не подавал.
Элегантный, неотразимый, излучающий мужское обаяние, каждый жест которого, каждый пластический штрих были скульптурны и неповторимы. При первой же встрече возникало ощущение: вот человек, сработанный из материала наивысшей пробы.
С уходом Василия Бруни уходит целый пласт российской истории и культуры; так и не рассказанные «случаи из жизни»; на записанные никем новеллы, афоризмы и меткие слова.
Было чувство, что Вася двужильный, что он выкарабкается из любой ямы. Что пройдёт зима – и семейство Бруни-Бальмонтов снова приедет в Судак. В Крым, в который Василий Львович впаян всем существом. В Крым, который не давал ему умереть.
***
31 октября в Москве, в Покровском храме, состоялась панихида памяти раба Божия Василия Львовича Бруни-Бальмонта. Почтим и мы его кончину минутой скорби.
Но, памятуя жизнелюбивый нрав этого российского Франсуа Вийона, впустим в сердце радость и благодарность Жизни.
