14 апреля исполняется 75 лет со дня освобождения Судака от немецко-фашистских захватчиков. Написано много документальных, публицистических и художественных материалов, посвященных незабываемой весне, рассказов о тех, кто принес долгожданный мир в наш приморский городок, кто приближал этот день, сражаясь в рядах партизан, и вел борьбу в подполье. Живых свидетелей того времени остались единицы, и сегодня мы решили предоставить слово судакчанам, которые тогда были еще детьми: каким он был, день 14 апреля 1944-го? Рассказ от первого лица и без прикрас.
Рассказывают жители Судака
Наталья Степановна ПОЛУБОТЬКО:
-…апрель 1944 года, наступление советских войск, освобождение Крыма. А нас, две семьи (двое женщин и пятеро детей), немцы заколотили в доме и заложили взрывчатку, чтобы взорвать вместе с винзаводом. Завод был разорен, вино лилось по двору, по дороге рекой! И тут моя сестричка, которая стояла у окна, начала повторять: «Звёздочка, звёздочка…» Оказывается, она увидела сквозь щели людей со звёздочками на шапках. Мама и вторая женщина начали кричать, звать на помощь, и нас освободили, а дом разминировали. Это было очень страшно.
Нам повезло, наш папа в августе 1945 года вернулся домой, всю войну пройдя сапёром.
Екатерина Петровна МЯЛОВА:
-В марте 42 года, уже после советского десанта, немцы во второй раз выгнали нас с квартиры (раньше мы жили на берегу). Стоим под дождём с узелками: бабушка, мама, я и брат. Идёт мимо румынский офицер, увидел, что бабушка плачет, пожалел не так нас, детей, как старуху, и приказал своему денщику поселить нас в здании, где была милиция после. У нас ничего не было своего, никакой постели, но соседи были добрые, собрали, кто что мог, и мы там спали на полу. Потом этого офицера расстреляли, он был румынский коммунист.
А перед освобождением Судака и это наше жильё немцы заняли (нас дядя Володя Селезнёв забрал, прятал в подвале в соседнем дворе), а маму и меня заставили идти для них за водой. До освобождения мы ходили к колодцу, где баня, по левой стороне улицы (нынешняя Коммунальная – ред.). И кто-то из татар – среди них были очень хорошие люди – увидел, что нам тяжело вытаскивать вёдра из колодца, сделал ручку и ведро привязал верёвками, поставил. И вот мы пришли к колодцу, я с чайниками (мама не давала мне вёдра, потому что возраст у меня ещё был такой, что тяжело). Набирает мама воду, слышу, говорит кто-то: «Гражданка!» Я голову туда, а мне: «Девочка, не поворачивайся!» А там канава была, карагач рос (деревья такие высокие, ветки их резали барашкам) и шиповник, заросли. И в этом карагаче и кустарнике с той стороны нам: «Не оглядывайтесь, слушайте…» А я опять – посмотреть. Он: «Девочка, не верти головой, стой смирно!» И спрашивает у мамы, сколько танков в горсаду, сколько пушек. Мама примерно знала, сколько, она когда ходила по улице, приметила. Он говорит: «Куда дулом смотрят?» — «А дулом смотрят на море». Мама всё сказала, и нам велели: «Идите потихоньку, не оглядывайтесь, мы скоро будем».
Пришли мы, принесли эту воду, а немец выскочил, схватил маму: «Шнель, шнель!» — что так долго, значит. Ещё один вышел, говорил по-русски плохо, но спросил чайник или кастрюлю «вода греть». Мама потом говорила: «Я смотрю, а по ним вот такие белые вши ползают». Мама оставила им воду, а сама убежала туда, где мы прятались. Немец выскочил, видно, хотел её заставить стирать, но она вовремя догадалась.
А через два дня пришли наши! Мы радовались, и «ура!» кричали, и танцевали, и прыгали – что мы только ни делали! Эти разведчики (я где-то и фамилию записала, но память подводит), которые маму расспрашивали, потом к нам пришли. Оказывается, они следом ехали за нами, переодетые в румынскую форму. А мама заметила, но вида не подала. И вот разведчик этот когда снял накидку — а у него на груди две Звезды Героя Советского Союза.
Елизавета Георгиевна ШЕВЧЕНКО:
-Летом 43-го года я осталась одна с тётей Лизой. Мама умерла ещё в 42-м, молодой. Отец, Георгий Иванович, работал когда-то вместе с тётей Лизой, которая жила от нас через домик. В июле 43-го они сошлись, но прожили вместе только двадцать дней. В одну ночь забрали 16 судакчан, может, какая связь у них была с партизанами: Козенцева, Симагина, Литвинова, двоих крымских татар – 16 человек… И никто из них не вернулся, ни один. Что с ними дальше стало, и по сей день неизвестно. Папу когда забирали, он попросил, чтобы тётя Лиза меня не бросала. Так мы и жили в нашем доме.
После десанта, когда стрельба была сильная, прямо через дом летели снаряды, и у нас в саду соседи, Вова и Андрей (он после освобождения был призван в армию, погиб на Одере) Тешаковы вырыли такие пещерки, где все прятались от обстрелов. Тогда здесь четыре дома только стояло. Пещерки эти так были устроены, камни пластами лежали, что если с моря стреляют, туда не попадёт, сухо там было, мы туда старое барахло понатаскали.
И вот как начали стрелять перед наступлением, мы там, все соседи, прятались. 13 апреля, часов, наверное, в десять, пришли мы с тётей Лизой домой, приготовить что-то покушать себе. Дверь была открыта – тепло, как сейчас. И заходит сюда немец – мне 93 года, но я его никогда не забуду. Невысокого роста, с худым осунувшимся лицом, злой, и вот эти нашивки на рукаве – череп и кости. Зашёл и так посмотрел – мы опешили. Там у нас рукомойник был, и тётя Лиза как мыла руки, так и застыла. Он посмотрел и говорит (половину понятно, половину нет): «Сколько тут?» Человек, значит. Я молчу. Тётя отвечает: «Два». Он говорит: «Ночь – никуда!» (не выходить). И ушёл. Вышел во двор, там у нас стол стоял (ворот ни у кого не было, тогда люди другие были), и он нарисовал на нём крест. И во всех домах по соседству тоже – зашёл: где люди и сколько человек. И если бы не началось ночью наступление Красной армии, частей, которые шли с Меганома сюда, то нас бы перерезали так, как это было в Старом Крыму. Там полторы улицы, больше 400 человек убили немцы – стреляли, резали, детей о стенку били.
Когда немец ушёл, мы перепугались, думаем, уходить нельзя, закрылись и сидим. Когда слышим – кто-то вокруг дома, какой-то разговор. А у нас во дворе старая ванна была, отец ещё привёз, и тётя Лиза говорит: «Ты посмотри, в такое время – и кто-то тянет эту ванну…» И ещё у нас такой ящик стоял как шкаф, слышим, и его кто-то тянет, поворачивает. Мы притихли и не дышим.
Рано утречком бьют по нашему дому – всё в эту сторону. Кинут эти (ракеты), что освещают – и снова по нашему дому. Ну, мы тихонечко-тихонечко – доползли до пещер, забрались и говорим: вот так и так. Притихли, уже каждый знает про эти кресты. Слышим: кто-то идёт к нам. Подошли и говорят: «Тихенько, мы свои…» Смотрим, в немецком каком-то полынном обмундировании. «Мы, — говорят, — удрали». Вот они под той ванной и сидели, когда сбежали. Это были пленные, которых немцы в школу нагнали, им двоим как-то удалось сбежать, и вот немцы им вслед бьют и бьют. Ну залезайте, раз свои.
К утру, часа в три, немцы уже, видно, отошли, чуть-чуть было как затишье, и начали уже издали, с гор стрелять. Танк наш русский первый в город ворвался, ещё немцы были, подбили его возле первой школы. Обстрел был очень сильный.
Когда слышим: мат-перемат, кто-то кого-то кроет. Ну всё, наши! Судак когда освобождали, в армии были заключенные бывшие, которые Сталину написали прошение, что будут кровью искупать. И вот они дрались действительно не на жизнь, а на смерть. Нам об этом рассказывал офицер, который остановился у нас на несколько дней, когда уже отогнали немца дальше, до деревень – Кутлак (Весёлое), Морское. И вот офицер этот как-то бреется, а они пришли (вино тогда лилось по улице, подвалы открытые, и они понапивались): «Туды твою-растуды, нам негде быть, а ты тут устроился!» Такие были, что и генерала могли послать. А он говорит: «Ребята, тихо, успокойтесь, хозяева здесь столько пережили. Идём, я всё устрою».
Для меня день 14 апреля – это воспоминания о том, что пережито. Маму, бабушку мы похоронили. А папу мы с тётей Лизой всё время ждали.
Раиса Андреевна БУЙНАЯ:
-Самым ярким воспоминанием в моей детской памяти был день освобождения Судака. Это событие я запомнила на всю оставшуюся жизнь. В одночасье послышались отдаленное громыхание, выстрелы и крики за последними домами со стороны нынешнего карьера. Народ стал выходить к вырытым во дворе траншеям, где все прятались во время обстрелов. И вдруг все увидели, как по дороге мимо нашего двора в панике удирают фашисты, кто в чём, даже в нижнем белье без мундиров – на подводах, мотоциклах, машинах. А по пятам их гнали наши войска – пехота и бронетехника. Оккупанты бежали к морю, где их топили под обстрелом. Несколько танков ещё долго после войны чернели в глубоких обочинах по дороге на село Морское (тогда Капсихор). Мы, дети, их не раз видели.
Я запомнила, как на миг домой заскочил отец, обнял родных и меня — и умчался. И только через год мы получили весточку из Болгарии, что он жив, а вернулся отец домой уже спустя время после Победы, в начале 1946 года.
Записала О.ОНИЩЕНКО
(для публикации использованы также материалы публикаций в «Судакских вестях» за 2010 год)
